***

Беспокойно сегодня моё одиночество —

У портрета стою — и томит тишина...

Мой прапрадед Василий — не вспомню я отчества —

Как живой, прямо в душу глядит с полотна.

 

Тёмно-синий камзол отставного военного,

Арапчонок у ног и турецкий кальян.

В заскорузлой руке — серебристого пенного

Круглый ковш. Только, видно, помещик не пьян.

 

Хмурит брови седые над взорами карими,

Опустились морщины у тёмного рта.

Эта грудь, уцелев под столькими ударами

Неприятельских шашек, — тоской налита.

 

Что ж? На старости лет с сыновьями не справиться,

Иль плечам тяжелы прожитые года,

Иль до смерти мила крепостная красавица,

Что завистник-сосед не продаст никогда?

 

Нет, иное томит. Как сквозь полог затученный

Прорезается белое пламя луны, —

Тихий призрак встаёт в подземельи замученной

Неповинной страдалицы — первой жены.

 

Не избыть этой муки в разгуле неистовом,

Не залить угрызения влагой хмельной...

Запершись в кабинете — покончил бы выстрелом

С невесёлою жизнью, — да в небе темно.

 

И теперь, заклеймённый семейным преданием,

Как живой, как живой, он глядит с полотна,

Точно нету прощенья его злодеяниям

И загробная жизнь, как земная, — черна.

***

Снег уже пожелтел и обтаял,

Обвалились ледяшки с крыльца.

Мне всё кажется, что скоротаю

Здесь нехитрую жизнь до конца.

 

В этом старом помещичьем доме,

Где скрипит под ногами паркет,

Где все вещи застыли в истоме

Одинаковых медленных лет.

 

В сердце милые тени воскресли,

Вспоминаю былые года, -

Так приятно в вольтеровском кресле

О былом повздыхать иногда

 

И, в окно тихим вечером глядя,

Видеть лёгкие сны наяву,

Не смущаясь сознанью, что ради

Мимолётной тоски - я живу.